11.22.63 - Страница 285

285

Не знаю, я не знаю.

Она может не захотеть иметь со мной ничего общего. Мы больше не будем тридцатипяти- и двадцативосьмилетними; в этот раз мне будет сорок два или три года. А на вид и того больше. Но, знаете, я верю в любовь; любовь — это уникально заразительная магия. Я не думаю, что оно сходит с небес, но я верю, что кровь взывает к крови, и ум к уму, и сердце к сердцу.

Сэйди танцует мэдисон, ярко раскраснелись ее щеки, она смеется.

Сэйди просит, чтобы я вновь облизал ее губы.

Сэйди спрашивает, не хочу ли я посетить ее, попробовать кекс.

Один мужчина и одна женщина. Велика ли просьба?

Не знаю. Я не знаю.

Что я делал здесь, спросите вы, теперь, когда снял и отложил свои крылья доброго ангела? Я писал. У меня были перьевая ручка — та, которую мне подарили Майк и Бобби Джилл, вы же их помните — и сходил в маркет, дальше по дороге, где купил себе еще десять заправочных баллончиков. Чернила у меня черные, что отвечает моему расположению духа. Также я купил два десятка толстых блокнотов, и уже исписал их все, кроме последнего. Возле этого маркета есть магазин «Вестерн Авто», где я купил лопату и стальной кофр с наборным замком. Общая сумма моих затрат на эти приобретения составляла семнадцать долларов и девятнадцать центов. Достаточно этих вещей, чтобы наполнить мир тьмой и грязью? Что случится с тем продавцом, чей предначертанный курс был изменен — просто нашей с ним короткой встречей — против того, которым тот мог в другом случае быть?

Я не знаю, но я знаю вот что: однажды школьному футболисту я предоставил шанс блеснуть на сцене, и лицо его девушки было растерзано. Вы можете сказать, что в этом нет моей вины, но мы же с вами все понимаем, разве нет? Бабочка расправляет свои крылышки.

Три недели подряд я писал целыми днями, каждый день. По двенадцать часов в некоторые дни. По четырнадцать в другие. Меня подгоняла моя ручка. У меня немела рука. Я ее растирал и писал еще немного. Иногда вечером я ходил в Лисбонский драйв-ин, где для пеших есть специальные дешевые билеты: тридцать центов. Я садился на складной стульчик перед баром-закусочной, рядом с детской игровой площадкой. Я вновь посмотрел «Длинное, горячее лето». Я посмотрел «Мост через реку Квай» и «Юг Тихого океана» . Я пережил СТРАХОКОНВУЛЬСИВНЫЙ ДВОЙНОЙ СЕАНС, который состоял из «Мухи» и «Капли» . И все время я задумывался, что я изменяю. Убив какую-нибудь мошку, я задумывался, что я тем самым изменил на десять лет вперед. Или на двадцать. Или на сорок.

Не знаю. Я не знаю.

А вот еще то, что я знаю. Прошлое сопротивляется по тем самым причинам, по которым сопротивляется панцирь черепахи: так как живая плоть внутри него нежная и беззащитная.

И еще кое-что. Многочисленные варианты выбора возможностей нашей повседневной жизни — это музыка, под которую мы танцуем. Они — как струны на гитаре. Забренчи — и получишь приятный звук. Гармоничный, полный обертонов. А потом начни добавлять струны. Десять струн, сто струн, тысячу, миллион. Так как они множатся! Гарри не знал, от чего этот водянисто-ледяной скрежет, а я вот уверен, что знаю; это звучание очень многих обертонов, создаваемых очень большим количеством струн.

Затяни высокое «до» достаточно громко и чисто, и ты расколешь этим звуком тонкий хрустальный бокал. Заиграй достаточно громко правильные ноты с правильными обертонами через свою домашнюю стереосистему, и у тебя лопнет оконное стекло. Из этого выходит (по крайней мере, для меня), что, если натянуть достаточно струн на инструмент времени, можно разбить саму реальность.

Но переустановка каждый раз происходит почти полная. Конечно, остаются какие-то фрагменты. Так говорил мистер Охровая Карточка, и я ему верю. Но если я не создам больших изменений…если я не сделаю ничего, а только поеду в Джоди и встречу Сэйди впервые... если так случится, что мы влюбимся...

Я хочу, чтобы так случилось, и думаю, что так оно и было бы. Кровь взывает к крови, сердце взывает к сердцу. Она захочет иметь детей. Конечно, и я тоже. Я уверяю себя, что один, всего лишь один ребенок также не создаст каких-то изменений. Или значительных изменений. Или два. Даже три ребенка. (Это же, наконец, эпоха больших семей.) Мы будем жить потихоньку. Мы не будем поднимать волн.

Вот каждый ребенок — это волна.

Каждый наш вздох — это волна.

«Вы должны вернуться в последний раз, — сказал мистер Охровая Карточка. — Вы должны завершить этот цикл. Желание здесь ни к чему».

Действительно ли я это раздумываю о возможности рискнуть целым миром — вероятно, самой реальностью — ради женщины, которую люблю? По сравнению с этим сумасшествие Ли кажется не большим злом, чем ребенок написял.

Мужчина с карточкой, заткнутой за бинду его шляпы, ждет меня под стеной сушилки. Я его там чувствую. Может, он и не посылает мысленно волны, но это реально ощущается именно так. «Возвращайтесь. Вы не должны вести себя, как Джимла. Еще не поздно вновь стать Джейком. Стать добропорядочным парнем, добрым ангелом. Бросьте думать о спасении президента; спасайте мир. Сделайте это, пока есть время».

Да.

Сделаю.

Возможно, сделаю.

Завтра.

Завтра же еще не будет поздно, не правда ли?

1/10/58

Все еще здесь, в «Лиственнице». Опять пишу.

Хуже всего — это моя неуверенность по отношению к Клейтону. Клейтон — это то, о чем я думал, вкручивая последний баллончик в мою верную ручку, о нем же я думаю и сейчас. Если бы я знал, что она в безопасности, думаю, я мог бы поддаться. Объявится ли Джон Клейтон вновь в доме Сэйди на Бортевой аллее, если я уберу себя из этого уравнения? Возможно, его забросило через край то, что он увидел нас с ней вместе? Но он начал выслеживать ее в Техасе еще до того, как узнал о нас, и, если он сделает это вновь, на этот раз он может не просто изуродовать Сэйди щеку, а перерезать ей горло. И, конечно же, не будет там ни Дика, ни меня, чтобы его остановить.

285