11.22.63 - Страница 231

231

И, пока двое меня держали, Карно обработал мое лицо. Сломал мне нос, запечатал левый глаз, выбил несколько зубов и отверткой разорвал левую щеку. Я еще успел подумать: «Или я сейчас упаду в обморок, или они меня убьют, в любом случае боль прекратится». Но я не упал в обморок, а Карно в какой-то момент остановился. Он тяжело дышал, его желтые рукавчики были забрызганы красным. Солнце заглянуло в кухонные окна, пуская веселые полосы по выцветшему линолеуму.

— Это уже лучше, — сказал Рот. — Карно, принеси из фургона «Полароид». И поторопись. Я хочу уже закончить.

Перед тем как уйти, Карно снял с себя перчатки и положил на стол рядом с трубой. Фетровые полоски на ней кое-где отстали. Пропитались кровью. Лицо у меня горело, но хуже было животу. Оттуда не переставал расползаться жар. Что-то очень нехорошее происходило там.

— И еще разок, Эмберсон. Откуда ты знал о договорняках? Кто тебе говорил? Правду.

— Это просто догадки, — я старался уверить себя, что говорю, словно человек с сильной простудой. Но напрасно. Я говорил голосом того, из кого только что выбили все дерьмо.

Он подхватил трубу и начал похлопывать ею себе по рыхлой ладони.

— Кто тебе говорил, ты, сракоротый?

— Никто. Гутьерэс прав. Я черт, а черти видят будущее.

— Ты теряешь шансы.

— Ванда слишком для тебя высокая, Рот. И слишком худая. Ты, когда сверху нее, похож, наверное, на жабу, которая пытается трахнуть треску. Или, может...

Его беззаботное лицо исказила злость. Трансформация была полной, и состоялась она быстрее, чем за секунду. Он ударил трубой мне в голову. Я успел поднять левую руку и услышал, как она треснула, словно покрытая толстым слоем льда березовая ветка. На этот раз, когда я подался, его громилы разрешили мне упасть на пол.

— Ёбаный умник, как я ненавижу таких ёбаных умников.

Слова долетели словно из дальней дали. Или с высоченной высоты. Или и так, и так. Я уже было приготовился потерять сознание, и с благодарностью этого ожидал. Но у меня еще оставалось достаточно света в глазах, чтобы увидеть, как вернулся Карно с фотокамерой «Полароид». Большая, громоздкая вещь, такая, из которой объектив выезжает аккордеоном.

— Переверните его, — приказал Рот. — Покажите с красивой стороны. — Громилы взялись за меня, Карно вручил камеру Роту, а тот ему отдал трубу. Потом Рот приложил себе к лицу камеру и произнес: — Сейчас вылетит птичка, ты, ёбаный выблядок. Первый снимок для Эдди Г...

Блым.

— …а это для моей личной коллекции, которой я пока шо не имею, но которую теперь могу начать...

Блым.

— …а это для тебя. Чтобы помнил, шо когда серьезные люди о чем-то спрашивают, надо отвечать.

Блым.

Он выдернул из фотоаппарата третий снимок и бросил его в мою сторону. Тот приземлился у меня возле левой ладони... на которую Рот тут же наступил. Хрустнули косточки. Я заскулил, поддернув раздавленную ладонь к груди. Он, вероятно, сломал мне, по меньшей мере, один палец, а то и целых три.

— Не забудь через шестьдесят секунд снять защитную пленку, а то фото выйдет передержанное. Если очухаешься, конечно.

— А вы не хотите его ще немного подопрашивать сейчас, когда он уже прилично размяк? — спросил Карно.

— Ты смеешься? Взгляни на него. Он собственного имени больше не помнит. Да хер с ним. — Он уже начал было отворачиваться, и вдруг вновь повернулся ко мне. — Эй, сракоротый. Держи еще на память.

И тогда он меня ударил в голову чем-то, что мне показалось ботинком со стальным носаком. Мой взор затопило взрывом фейерверка. И когда мой затылок встретился с деревянным полом, меня не стало.

Я не думаю, что находился без сознания очень долго, так как солнечные полосы на линолеуме, казалось, не изменили своего направления. Во рту чувствовался привкус меди. Вместе с обломками зуба я выплюнул на пол полутвердый сгусток крови и попробовал подняться на ноги. Для этого я должен был уцелевшей рукой схватиться сначала за один из кухонных стульев, потом за стол (который едва не завалился на меня), но вообще-то это оказалось более легким делом, чем я ожидал. Левой ноги я не чувствовал, и брюки у меня стали тесноватыми от колена, которое, как и было обещано, уже распухло, но я думал, что могло быть и намного хуже.

Я взглянул в окно, чтобы убедиться, что фургон уехал, а потом отправился в медленное, хромое путешествие к спальне. Сердце мягко и тяжело билось в груди. Каждый его удар отзывался стоном в сломанном носу и дрожью в распухшей левой половине моего лица, где, наверное, тоже была сломана лицевая кость. Боль гудела и в затылке. Шея затекла.

«Могло быть хуже, — напоминал я себе, хромая в спальню. — Ты же на своих ногах, разве нет? Только достань револьвер, положи его в бардачок и транспортируй себя в больницу скорой помощи. Вообще с тобой все хорошо. Вероятно, тебе лучше, чем Дику Тайгеру было сегодня утром».

Мне удавалось повторять это себе, пока я не протянул руку к верхней полке шкафа. А когда это сделал, что-то сначала дернулось в моих кишках…а потом будто покатилось. Подавленное жжение, которое концентрировалось в левой стороне, вспыхнуло, словно костер, в который ливанули бензин. Я дотронулся подушками пальцев до рукояти револьвера, перевернул его рубом, просунул большой палец в спусковую скобу и снял его с полки. Револьвер стукнулся об пол и отскочил вглубь спальни.

«Наверное, даже незаряженный». Я наклонился за ним. Левое колено ойкнуло и не выдержало. Я упал вниз, и боль в животе взорвалась вновь. Но я все-таки добрался до револьвера и крутанул барабан. Тот был заряжен. Целиком и полностью. Я положил револьвер в карман и попробовал поползти назад в кухню, но очень болело колено. И в голове боль усилилась, начала расправлять темные щупальца со своей пещеры у меня над затылком.

231