11.22.63 - Страница 228

228

Весь зал был на ногах и кричал. Сэйди прыгала. С нее скатилась, приоткрыв истерзанную щеку, шляпка. Она этого не замечала. Да и никто рядом тоже. На больших экранах в полном разгаре шла Третья мировая война.

Кейс наклонил голову, чтобы принять один из тех реактивных ударов, и я увидел гримасу на лице Тайгера, когда его кулак столкнулся с твердой костью. Он сделал шаг назад, и Кейс влепил монструозный апперкот. Тайгер отвернул голову, избежав самого плохого, но изо рта у него вылетел и покатился по полу загубник.

Кейс тронулся вперед, работая без перерыва то левой то правой. Ни какого артистизма не было в тех его ударах, только дикая, злая жажда. Тайгер пошел на попятную, перецепился о собственную ступню и упал. Кейс застыл над ним, явно не зная, что ему делать дальше или, вероятно, не уверенный даже, где он сейчас находится. В конце концов, краем глаза он заметил горячие сигналы тренера и двинулся назад в свой угол.

На счет четыре Тайгер встал на колено. На шесть он уже стоял на ногах. После обязательного счета восемь бой возобновился. Я взглянул на большие часы в уголке экрана и увидел, что до конца раунда остается пятнадцать секунд.

«Маловато, маловато времени».

Кейс поплелся вперед. Тайгер выкинул этот свой убойный хук. Кейс отклонил голову в сторону, и когда кулак в перчатке промчался мимо его лица, сам ударил правой. На этот раз лицо Дика Тайгера скорчило гримасу, и когда он упал, то уже не смог подняться.

Пухленький человечек посмотрел на сжеванные остатки своей сигары и бросил ее на пол:

— Иисус рыдал бы!

— Ага, — чирикнула Сэйди, нацепляя вновь свою федору на голову тем, якобы небрежным, манером. — Над стопкой блинов с черникой, еще и апостолы приговаривали бы, что лучшего никогда не пробовали! А теперь платите!

Когда мы наконец-то приехали в Джоди, 29 августа перешло в 30 августа, но оба мы были слишком возбужденными, чтобы спать. Мы занимались любовью, а потом пошли в кухню и ели пирог, раздетые.

— Ну? — спросил я. — Что скажешь?

— Что я никогда больше не пойду на боксерский поединок. Это сплошное кровавое побоище. А я подскакивала, кричала в запале вместе со всеми. Несколько секунд — а может, и целую минуту — мне хотелось, чтобы Кейс убил этого танцующего всего из себя такого денди. А потом едва дождалась, пока мы вернемся сюда, чтобы прыгнуть с тобой в кровать. Это не любовь у нас была только что. Это было выгорание.

Я не произнес ничего. Иногда просто незачем говорить.

Она потянулась над столом, сняла у меня с подбородка крошку и положила мне в рот.

— Скажи мне, что это не ненависть.

— Что именно?

— Причина, из-за которой ты считаешь, что тебе нужно остановить этого человека самому. — Она увидела, что я уже открываю рот и подняла руку, останавливая. — Я слышала все, что ты говорил, все твои доводы, но тебе нужно мне сказать сейчас, что это реальные доводы, а не то, что я увидела в глазах этого Кейса, когда Тайгер ударил его ниже пояса. Я могу тебя любить как мужчину и могу любить тебя как героя — думаю, так, хотя по некоторым причинам это мне кажется более трудным, — но мне не кажется, что я могу любить беспредельщика.

Я вспомнил, как Ли смотрел на свою жену, когда не злился на нее. Я припомнил тот разговор, который подслушал, когда он со своей дочуркой плескались в ванной. Я припомнил его слезы на автостанции, когда он держал на руках Джуни, зарывшись носом ей под подбородок, перед тем как самому отправиться в Новый Орлеан.

— Это не ненависть, — сказал я. — Я ощущаю по отношению к нему…

Я замер. Сэйди смотрела на меня.

— Жалость за загубленную жизнь. Но и к собаке, зараженной бешенством, тоже чувствую жалость. И это не останавливает перед тем, чтобы ее усыпить.

Она заглянула мне в глаза.

— Я снова тебя хочу. Но на этот раз у нас будет любовь, понимаешь? А не потому, что мы только что видели, как двое мужчин избивают насмерть один другого и наш победил.

— Хорошо, — сказал я. — Хорошо. Это хорошо.

Оно и было хорошо.

— Поглядите-ка, — произнесла дочь Фрэнка Фрати, когда я вошел в их ломбард в пятницу около полудня. — Это же тот самый мудрец в среде бокса с новоанглийским акцентом. — Подарив мне сияющую улыбку, она обернулась и позвала. — Паап! Здесь твой человек Тома Кейса!

Неспешно вышел Фрати.

— Поздравляю вас, мистер Эмберсон, — произнес он. — Явились большой, как жизнь, и красивый, как Сатана в субботний вечер. Могу поспорить, в этот замечательный день вы чувствуете себя с горящими глазами и распушенным хвостом, разве нет?

— Конечно, — ответил я. — Почему бы и нет? Я же попал.

— Это я попал. — Из заднего кармана своих широких габардиновых слаксов он достал коричневый конверт, немного больший, чем стандартный. — Две тысячи. Не стыдитесь, сосчитайте.

— Все хорошо, — ответил я. — Я вам верю.

Он уже было подал мне конверт, и потом одернул руку и похлопал себя им по подбородку. Его синие глаза, выцветшие, тем не менее, цепкие, измерили меня сверху донизу и назад.

— Желаете увеличить эту сумму? Наступает футбольный сезон и Мировая серия.

— Я ничего не понимаю в футболе, да и серия с «Янки» и «Доджерами» меня не очень интересует. Давайте конверт.

Он подал.

— Приятно было иметь с вами дело, — произнес я и быстро вышел. Я чувствовал, что они не сводят с меня глаз, и пережил очень неприятное дежавю. Но истолковать себе происхождение этого чувства я не смог. Я сел в машину с надеждой, что никогда больше не буду вынужден возвратиться в эту части Форт-Уорта. Или на Гринвил-авеню в Далласе. Или делать ставку у любого букмекера по фамилии Фрати.

228