— Сэйди, это все, чего я хочу.
Мы повернули на Главную улицу. Джем Нидем как раз завершал ежедневный рейс на своем молочном фургоне. Перед пекарней раскладывал под марлевую накидку буханки свежего хлеба Билл Гейвери. Из машины, которая проехала мимо нас, Джен и Дин пели о том, как хорошо в Серф-сити, где на одного парня приходятся две девушки.
— Джейк, а мне там понравится? В твоем мире?
— Надеюсь, сердце мое.
— Там все очень не похоже на здешнее?
Я улыбнулся.
— Люди больше платят за бензин и должны нажимать больше кнопок. А в другом все почти так же, как здесь.
6
Тот знойный месяц август мы, как могли, старались сделать похожим на наш медовый месяц, и нам было хорошо. Я перестал прикидываться, будто живу у Дика, хотя машину, как и поначалу, на ночь я оставлял на его подъездной аллее.
Сэйди быстро отходила после последней пытки ее плоти, и хотя кожа под глазом оставалась обвисшей и щека запавшей, вся в шрамах там, где Клейтон ее прорезал, были видимы уже и явные улучшения. Учитывая то, что у него было, Эллиртон со своей командой проделал хорошую работу.
Сидя рядышком у нее на диване перед вентилятором, который развеивал нам волосы со лба, мы читали книжки — у нее в руках «Группа», у меня «Джуд Незаметный» . Мы устраивали пикники у нее на заднем дворе под тем ее чудеснейшим китайским орехом, выпивая галлоны кофе со льдом. Сэйди вновь начала меньше курить. Мы смотрели «Сыровину» и «Бена Кейси» и «Трассу 66» . Как-то вечером, она включила канал, где показывали «Новые приключения Эллери Куина», но я попросил ее переключить на что-нибудь другое. Не люблю детективов, объяснил я.
Перед тем как идти в кровать, я деликатно мазал кремом ее раненное лицо, а когда мы оказывались в кровати…там было так хорошо. Но оставим это.
Как-то, выходя из бакалеи, я наткнулся на уважаемого члена школьного совета Джессику Келтроп. Она сказала, что хотела бы отнять у меня минутку для разговора, как она это обозначила, на «деликатную тему».
— Интересно, на какую именно, мисс Келтроп? — поинтересовался я. — Так как я купил мороженое и хотел бы донести его домой раньше, чем оно растает.
Она подарила мне ледяную улыбку, от которой французскому ванильному еще продолжительное время не угрожала бы разморозка.
— Домом вы называете дом на Бортевой аллее, мистер Эмберсон? Там, где живете с несчастной мисс Данхилл?
— А каким образом это вас касается?
Ее улыбка еще более заледенела.
— Как члену школьного совета, мне нужно следить за тем, чтобы этические нормы нашего педагогического персонала оставалась незапятнанными. Если вы живете вместе с мисс Данхилл, это самым непосредственным, самым серьезным образом касается меня. Подростки быстро все подхватывают. Обезьянничают то, что видят во взрослых.
— Вы так думаете? Имея за плечами пятнадцать лет работы в школе, могу вас заверить, что, наблюдая поведение взрослых, подростки как можно скорее убегают в противоположном направлении.
— Вне всяких сомнений, наша дискуссия относительно вашего видения подростковой психологии, мистер Эмберсон, могла бы быть интересной, но не для этого я попросила вас об этом разговоре, как бы он не являлся неприятным для меня лично. — Ни одного неприятного чувства не выражало ее лицо. — Если вы живете с мисс Данхилл в грехе…
— Грех, — произнес я. — Вот где интересное слово. Иисус сказал, пусть бросит первый камень тот, кто сам без греха. Или скорее он имел в виду ту. А сама вы без греха, мисс Келтроп?
— Разговор не обо мне.
— Но мы могли бы сделать этот разговором о вас. Я мог бы его таким сделать. Например, мог бы начать расспрашивать то тут, то там о незаконнорожденном, от которого вы когда-то избавились.
Она отпрянула, словно от удара, отступив на два шага под стену бакалейной лавочки. Я сделал два шага вперед, сумки с покупками крутнулись у меня в руках.
— Я считаю это мерзким оскорблением. Если бы вы и до сих пор преподавали, я бы...
— Нет сомнений, что вы бы, но я у вас не работаю, итак, советую вам выслушать меня очень внимательно. Насколько мне известно, вы родили ребенка, когда вам было шестнадцать лет, и вы еще жили на ранчо Сладкая Вода. Я не знаю, кто был отцом того ребенка, кто-то из ваших одноклассников, приблудный ковбой или, может, даже ваш собственный отец...
— Вы мерзкий!
Действительно. И иногда это бывает так приятно.
— Меня не беспокоит, кем он был, но я беспокоюсь о Сэйди, которая пережила больше боли и сердечных мук, чем вам пришлось пережить за всю жизнь. — Теперь я уже прижимал ее к кирпичной стене. Она смотрела на меня снизу вверх, побелевшими от ужаса глазами. В другое время и в другом месте я почувствовал бы к ней жалость. Но не теперь. — Если вы хоть одним словом зацепите Сэйди — хоть одним словом, хоть когда-то — я приложу все усилия, чтобы выяснить, где сейчас этот ваш ребенок, и разнесу об этом весть по всему этому городу. Вы меня поняли?
— Прочь с моего пути! Дайте мне пройти!
— Вы меня поняли?
— Да! Да!
— Вот и хорошо. — Я отступил в сторону. — Живите собственной жизнью, мисс Келтроп. Есть подозрение, она у вас, с того времени как вы были шестнадцатилетней, довольно серенькая — хотя и хлопотная, рытье в чужом грязном белье делает человека постоянно поглощенным заботами, — но она ваша. А нам дайте жить нашими жизнями.
Она шмыгнула налево вдоль кирпичной стены, в направлении парковки за магазином. Глаза у нее были выпятившимися. Они неотрывно смотрели на меня.