— Это унижение, — произнесла Сэйди потихоньку. — Просить милостыни у города — это унижение.
— Ты совсем так не считала, когда речь шла о Бобби Джилл.
— Ты загоняешь меня в угол, Джейк. Прошу тебя, не делай этого.
Я сел рядом и взял ее за руку. Она ее выдернула. Я взял вновь. На этот раз она разрешила себя держать.
— Я понимаю, что тебе это нелегко, сердце мое. Но, есть время отдавать, есть время брать. Не знаю, идет ли об этом речь у Экклезиаста, но в любом случае это справедливо. Твоя страховка просто анекдотичная. Доктор Эллиртон дарит нам отказ от своего гонорара...
— Я об этом не просила…
— Тихо, Сэйди. Пожалуйста. Это называется pro bono, благотворительная работа. Но там будут работать также другие хирурги. Счета за твои операции будут огромными, а мои ресурсы уже исчерпываются.
— Лучше бы он меня убил, было бы легче, — прошептала она.
— Никогда больше такого не говори. — Она съежилась от услышанной в моем голосе злости, закапали слезы. Теперь она могла плакать только одним глазом. — Сердце мое, люди хотят это сделать для тебя. Разреши им. Я знаю, в голове у тебя живет твоя мать — у каждого там засела своя, я так думаю, — но в данном случае ты не можешь разрешить ей гнуть свою линию.
— Все равно те врачи не смогут ничего поправить. Никогда не будет уже так, как было. Мне это сам Эллиртон говорил.
— Они могут поправить много чего, — это прозвучало всего лишь немного более оптимистично, чем если бы я сказал «они могут поправить кое-что».
Она вздохнула:
— Ты более храбрый, чем я, Джейк.
— Это ты храбрая, как не знаю кто. Ты даешь свое согласие?
— Благотворительное шоу для Сэйди Данхилл. Если моя мать узнает, она будет пениться до усирачки.
— Тем лучше, как мне кажется. Мы пришлем ей несколько снимков.
Это побудило ее к улыбке, но только секундной. Слегка дрожащими пальцами она подкурила сигарету, а потом вновь начала гладить себя по волосам с раненной стороны.
— А мне нужно там быть? Чтобы все увидели, что именно покупается за их доллары? Наподобие свиньи американской беркширской породы на ярмарочном аукционе?
— Конечно, нет. Хотя у меня есть сомнения, чтобы хоть кто-то из них упал в обморок. Большинство здешних людей видели и похуже...
Мы и сами, поскольку работали в школе в такой местности, где люди преимущественно занимаются фермерством и ранчерством, видели похуже — вспомнить хотя бы страшно обгоревшую во время пожара в ее доме Бритту Карлсон, или Даффи Хэндриксона, у которого после того, как соскользнула цепь, на которой был подвешен тракторный двигатель в гараже его отца, рука стала похожей на копыто.
— Я не готова к такого рода смотринам. И не думаю, что когда-то буду к этому готова.
Всем своим сердцем я надеялся, что она не права. Безумные этого мира — Джонни Клейтоны, Ли Харви Освальды — не должны выигрывать. Если Бог не дарит улучшения после того, как они празднуют свои маленькие победы, тогда это должны делать люди. Они должны, по крайней мере, стараться это делать. Но сейчас не время было заниматься морализаторством на эту тему.
— Тебе поможет, если я скажу, что доктор Эллиртон согласился лично принять участие в шоу?
Они на мгновение забыла о своих волосах и вытаращилась на меня:
— Что!?
— Он хочет быть задней частью Берты.
Танцующая пони Берта была полотняным произведением детей с художественного факультета. Она танцевала на сцене во время нескольких скетчей, но главным ее номером было вращение хвостом в зажигательной джиге под песню Джина Отри «Вновь в седле». (Хвостом руководил, дергая за шнурок, артист, который играл заднюю половину Берты.) Не прославленная весьма утонченным чувством юмора сельская публика воспринимала Берту с неподдельным восторгом.
Сэйди начала хохотать. Я видел, что ей от этого больно, но остановиться она не могла. Она откинулась на спинку дивана, прижимая одну ладонь себе ко лбу, словно старалась предотвратить взрыв мозга.
— Хорошо, — выговорила Сэйди, когда к ней, в конце концов, вновь вернулась способность говорить. — Я разрешаю это делать, чтобы только увидеть такое. — Потом она подняла глаза на меня. — Но я посмотрю шоу только на костюмированной репетиции. Ты не вытянешь меня на сцену, где все на меня будут смотреть, и будут шептать: «Ой, поглядите-ка, бедненькая девушка». Мы ясно договорились?
— Абсолютно ясно, — ответил я и поцеловал ее. Так был взят один барьер. Оставалось взять другой: уговорить ведущего специалиста по пластической хирургии приехать в июле из Далласа в Джоди, чтобы попрыгать по сцене в задней половине брезентового костюма весом в тридцать фунтов. Так как я у него пока еще об этом не спрашивал.
Оказалось, что это вообще не проблема. Когда я изложил эту идею Эллиртону, он обрадовался, как ребенок.
— У меня даже есть практический опыт, — сообщил он мне. — Годами жена мне говорит, что я временами глуп, как лошадиная срака.
2
Последним барьером оказался зал. В середине июня, где-то под то время, когда Ли вытурили из порта в Новом Орлеане за то, что он втюхивал свои прокламации «за Кастро» членам команды авианосца «Оса», к дому Сэйди подъехал Дик. Он поцеловал ее в здоровую щеку (раненную она отворачивала всегда, когда заходил кто-то с визитом) и спросил у меня, не прогуляюсь ли я с ним за холодным пивом.
— Катись, — сказала Сэйди. — Со мной все будет в порядке.
Дик повез нас в условно кондиционированное заведение под бляхой, которое находилось в девяти милях от Джоди и носило название «Цыплята прерий». В это послеполуденное время там было пусто, молчал джукбокс, лишь двое одиноких пропойц сидели за барной стойкой. Дик вручил мне доллар.