Правда, немного улыбнулась — той половиной лица, которая была на это способна — и этой же щекой обернулась ко мне для поцелуя.
— Привет, Джордж, лучше я тебя так буду называть, ты не против?
— Называй. Как ты, сердце мое?
— Врачи говорят, что лучше, но лицо я чувствую так, словно его кто-то погрузил в керосин и поджог. Это из-за того, что мне отменили болеутоляющее. Чтобы я не стала наркоманкой.
— Если тебе надо, я мог бы с кое-кем поговорить.
Она покачала головой.
— От этого лекарства у меня все плывет в голове, а мне нужно думать. Ну и еще, с ними тяжело контролировать собственные эмоции. Я тут раскричалась на отца с матерью.
В палате стоял только один стул — если не считать приземистый унитаз в уголке, — поэтому я сел на кровать.
— Старшая сестра меня уже просветила. Судя по тому, что она расслышала, ты имела полное право на них накричать.
— Возможно, но какая с этого польза? Мама никогда не изменится. Часами может говорить о том, как сама едва не погибла, когда меня рожала, но не имеет почти никакого сожаления к кому-нибудь другому. Это недостаток такта, и еще чего-то также недостаток. Есть для этого название, но я не могу вспомнить это слово.
— Эмпатия?
— Да, именно это. И у нее очень бойкий язык. За все эти годы она счесала моего отца до нитки. Он вообще редко теперь хоть что-то говорит.
— Тебе не обязательно нужно с ними вновь видеться.
— Думаю, еще увижусь. — Ее спокойный, отстраненный тон нравился мне все меньше. — Мама сказала, что они приберут мою старую комнату, а мне же действительно больше некуда податься.
— Твой дом в Джоди. И там твоя работа.
— Кажется, мы уже об этом говорили. Я собираюсь написать заявление об увольнении.
— Нет, Сэйди, нет. Это очень плохая идея.
Она сделала попытку улыбнуться.
— Ты говоришь точно так, как мисс Элли. Которая не поверила тебе, когда ты ей сказал, что Джонни может быть опасным. — Она ненадолго задумалась о только что сказанном, а потом добавила: — Конечно, и я тоже. Я всегда была дурочкой в отношении него, разве не так?
— У тебя есть собственный дом.
— Да, это правда. И выплаты, которые мне нужно за него вносить. Придется с ним распрощаться.
— Я буду платить.
Эти слова попали в цель. Шокировали ее.
— Ты себе не можешь этого позволить.
— Да нет, могу, — что было правдой…на какое-то время, по крайней мере. Плюс в запасе еще оставалось Дерби в Кентукки и Шатоге. — Я переезжаю из Далласа к Дику. Он не будет брать с меня арендной платы, таким образом, нам будет легче платить за твой дом.
На уголке ее правого глаза повисла и задрожала слеза.
— Ты не понимаешь главного. Я не способна сама за собой присмотреть, пока что нет. И никого не буду «напрягать», разве только дома, там мама наймет няньку, чтобы помогала мне со всеми теми безобразными процедурами. У меня есть немного гонора. Немного, но что-то еще осталось.
— Я буду присматривать за тобой.
Она вытаращилась на меня.
— Что?
— Что слышала. А когда речь идет обо мне, Сэйди, ты можешь засунуть свой гонор туда, где никогда не восходит солнце. Так уже случилось, что я люблю тебя. И если ты меня тоже любишь, прекращай нести чушь о возвращении в родительский дом, к тому крокодилу, который называется твоей матерью.
Она сподобилась на жалкую улыбку, некоторое время посидела тихо, подумала, с руками в подоле госпитального халата.
— Ты приехал в Техас для того, чтобы воплотить в жизнь какое-то дело, и это дело не няньчанье школьной библиотекарши, у которой не хватило ума понять, что ей угрожает опасность.
— Мое дело в Далласе отложилось на некоторое время.
— В самом ли деле?
— Да. — А если попросту, то все уже решено. Ли собирается ехать в Новый Орлеан, а я поеду в Джоди. Прошлое продолжает бороться против меня, оно собиралось выиграть этот раунд. — Тебе потребуется время, Сэйди, а у меня оно есть. Так почему бы нам не использовать его совместно.
— Зачем я тебе? — произнесла Сэйди голосом, лишь немного более громким, чем шепот. — Такая, как теперь, я тебе не нужна.
— Еще как нужна.
Она смотрела на меня глазами, преисполненными боязни надежды, но вопреки всему с надеждой.
— Какая тебе во мне польза?
— Так как ты лучшее, что случалось в моей жизни.
Уцелевший краешек ее губ начал дрожать. Слеза сползла по щеке, вслед за первой покатились и другие.
— Если мне не надо будет ехать в Саванну…не надо будет жить с ними…с ней … тогда, может, я бы смогла, я не знаю, возможно, попозже мне могло стать немного лучше.
Я обнял ее.
— Тебе будет намного лучше.
— Джейк? — голосом приглушенным, сквозь слезы. — Ты можешь сделать для меня одну вещь, прежде чем уйдешь?
— Что, сердце мое?
— Вынеси на хрен это проклятое чоп-суи. От его запаха меня мутит.
10
Медсестру с плечами футбольного защитника и пришпиленными к груди часы звали Ронда Мак-Гинли, и восемнадцатого апреля она настояла на том, чтобы Сэйди довезли в кресле-каталке не только до лифта, а до края госпитального паркинга, где возле приоткрытой пассажирской двери своего автомобиля-универсала нас ждал Дик.
— Чтобы я тебя здесь, у нас, никогда больше не видела, сладенькая, — сказала на прощание сестра Мак-Гинли, когда мы пересаживали Сэйди из кресла в машину.
Сэйди отстранено улыбнулась и не сказала ничего. Она находилась — если называть вещи их настоящими именами — в полном улете, где-то под небами. Тем утром доктор Эллиртон осматривал ее лицо, крайне болезненный процесс, который требовал чрезвычайной дозы обезболивающего.